- Завтракать? Нет, не изволю. Подать экипаж – поедем к утренней мессе.
Спустя пару минут королева уже садилась в экипаж. Еще спустя минуту – летела по улицам Парижа, глядя в окно сквозь полуприкрытые веки.
Холодно. Холодно и ... сладко.
Из жарких улиц Испании – в промозглое французское утро. Из прямых, честных стен Алькасара – в слащавое кружево Лувра.
Из одной жизни – в другую.
Анна поморщилась, вспоминая события четырнадцатилетней давности. Стыдно... Стыдно вспоминать, как оставляла Вальядолид, как украдкой гладила замшелые стены дворца, как плакала – беззвучно, по ночам, чтобы никто не услышал, как плачет инфанта Испании.
Как лихорадочно наводила красоту утром – чтобы никто не догадался, что королева Франции плакала.
Как уезжала, понимая, что это – навсегда. Ну или очень надолго. Как ужасалась поначалу всему – развратным нравам двора, пышности и манерности, а еще – пониманию того, что супруг – совсем не тот, каким она его себе представляла, не каменная стена, за которой можно спрятаться. Ох, тонки, поразительно тонки стены Лувра, если присмотреться поближе...
"Один из недостатков юного возраста – умение неимоверно усложнять собственную жизнь. А на самом деле все просто. Береги честь, чти супруга, соблюдай заповеди, не говори слишком много, не замечай слишком мало...
Верь.
Надейся.
И жди.
Шумная итальянка, похожая в своих кружевах на огромный кремовый торт – свекровь. Но тем не менее именно этот торт правил страной, пока венценосный супруг отсиживался где-то на задворках. Недолго – после гибели своего полюбовника Мария была выслана из Парижа. Сейчас, правда, вернулась, и даже пытается вновь мутить воду, но... Её время уже прошло.
Её – прошло... А твоё время, Анна?"
Хрупкая белокурая девочка, изнемогающая под тяжестью церемониальных одежд, грустно смотрит в глаза высокой красивой женщины. В свои глаза. В них – слёзы или просто так падает свет?
Ноги королевы касаются отполированных временем ступеней собора. Внутри – полумрак и торжественность. Пахнет ладаном, лидиями и чистотой.
Анна склоняет колени на нижнюю подушку обитой бархатом скамейки для молитвы, руки, держащие розарий, покоятся на верхней.
- Gloria Dei Patris, et Filii, et Spiritu Sanctis nunc, et semper, et in saecula saeculorum. Amen.
"Спасибо Тебе, Господи, за то, что неизменен. За то, что можно закрыть глаза – и запах лилий во Франции ничем не отличается от запаха лилий в Испании. Помоги, Господи... Моё время пришло. Моё время и моё место. Не дай пустить по ветру, не дай упустить, закопать в землю, как слуга в притче о талантах..."
Пальцы королевы перебирают бусины розария, делятся теплом с розовым деревом.
"Ты дал мужчинам силу, но в мудрости своей наделил женщин способностью эту силу направлять. Это истина – иначе с чего бы этому не-мужчине, этому недоразумению в юбке, лишь по ошибке называющемуся Твоим слугой, так хорошо удавалось управлять из-за кулис? Я не могу быть капитаном корабля, но могу стоять за спиной капитана и направлять его руку. Я не могу быть королем, но обязана быть королевой.
А королеве нужен король.
Не Луи, нет – он уже горел, уже плавился – и застыл навеки, как бесполезная груда воска. Нужен другой король – не мягкий воск, но несокрушимый гранит.
Достанет ли в моих руках силы, чтобы отсечь от него ненужное? Чтобы изваять – не изображение государя, но самого государя?
Дай силы, Господи..."
- Benedicta tu in mulieribus, et benedictus fructus ventris tui...
Нужен король. Нужен наследник. Это даже Ришелье понимает. Особенно – Ришелье. А значит, дражайшему Луи не удастся отговориться смертью какого-то эскулапа. Найдут другого. И не одного, если нужно.
А пока нет наследника – идти прямой дорогой, не позволять себе ни шага в сторону.
Пока – ждать. Когда-нибудь для нее и здесь взойдёт солнце.
