Странная задумчивость порой овладевала графом Шарлем Сезар де Рошфором.
В такие моменты он закрывал двери в свой кабинет на ключ, и мог часами сидеть, пытливо глядя в глаза незнакомцу по ту сторону зеркальной глади. Осторожно касаться пальцами шрама, пересекающего тонкую переносицу – признак породы и чистой крови, очерчивать линию скул и с какой-то запредельной нежностью гладить по холодной щеке… Иногда так случается. Ты подходишь к зеркалу, всматриваясь в отражение, и думаешь: что это за странный человек и какое отношение он имеет к тебе лично? Где ты мог видеть его прежде и… неужели это и есть ты сам?
В этом не было и доли самолюбования. Так, пожалуй, пожилые дамы могут перебирать фамильные драгоценности, вспоминая свои первые балы и тайные влюблённости. Но Шарль не был дамой, и у него не было шкатулки с украшениями. Всё, что у него действительно было – это он сам. И Его Высокопреосвященство. Хотя, нет. Не верно. Он обладал ещё одним сокровищем. Хрупким и воистину священным. И этим сокровищем была Франция.
Осознание пришло само собой когда-то очень давно, и теперь казалось, что так было всегда. Что не было никогда его дома, ставшего настоящей тюрьмой, после которой и Бастилия покажется раем. Нет, это совершенно не означало, что Рошфор намеревался в ближайшем будущем посетить сие «весёлое заведение», но подобные мысли его не пугали. Как, по его мнению, не должны были пугать ни одного законопослушного гражданина. Зачем бояться, если совесть чиста? Воспоминания об отце были смазаны настолько, что Шарль не мог выудить из вереницы воспоминаний его лица. Пожалуй, от этого порой становилось горько. Обладатель практически идеальной памяти, он не мог вспомнить черт самого близкого, если судить по законам крови, человека. Зато прекрасно помнил мачеху, женщину холодную и властную, быстро наведшую свои порядки в родовом поместье. Так, пожалуй, не смог бы самый жестокий надзиратель любой из тюрем Франции. А потом… Побег и долгие восемь лет путешествия с цыганским табором. За эти годы мальчик многому научился. Когда жизнь бросает тебя, как опавший лист, носит по всем закоулкам королевства, когда свою шкуру надо спасать каждую секунду, когда неверный жест или взгляд сулит тебе скорую и обязательно мучительную смерть, так получается, что довольно быстро тебе приходится твёрдо становиться на ноги. Чтобы никто не сумел выбить из-под них почву.
Затем - к 16 годам Шарль решил, что такая жизнь недостойна дворянина и поступил солдатом в армию г-на де Аннэ. Славные были времена и славные были люди. Кажется, именно тогда он впервые попробовал на вкус то, что называется патриотизмом. Но даже не это было основным. Человек, привыкший добиваться всего сам, практически любую ситуацию способен превратить для себя в увлекательнейшее обучение. Таким образом, к умению выживать и добывать что угодно и откуда угодно добавились новые навыки, не менее полезные для юноши благородного происхождения. Идеальные манеры, хорошо поставленная речь, самоотверженность и искренность стремлений во всём, что касалось вопросов государственной безопасности.
Что это была за вылазка? Нет, уже не вспомнить. А ведь это событие стало едва ли не ключевым в жизни Рошфора. Благодаря именно этому событию он был рекомендован кардиналу Ришелье. Кажется, тогда бесцельное по сути своей обучение облеклось в некий только ему, Шарлю, доступный смысл.
Сейчас же – о нём отзывались совершенно по-разному. Дам очаровывало умение этого, безусловно, обаятельного мужчины подать себя, господа же уважали Рошфора как неотразимого фехтовальщика и, бесспорно, мудрого человека. И, тем не менее, ни те, ни другие не отказывали себе в удовольствии обсудить его за спиной и пустить пару-тройку невероятных сплетен. Конечно же, так тихо, как только это возможно. Потому, что каждый уважающий себя парижанин с головой на плечах знал, что граф де Рошфор обладает нюхом потоньше, чем у лучшей ищейки, и скорбен удел того, кого ему доведётся уличить. Правда, будучи человеком справедливым, он редко срывал свой гнев на незадачливых сплетниках, но лишь до тех пор, пока злые языки не касались Его и Её Величества, а так же Его Высокопреосвященства. В такие моменты куда более разумно было бы в экстренном порядке покончить с собой, нежели нарваться на «кардинальского пса».
Подобные реакции порождали новые и новые слухи, с которыми справиться было почти не возможно. Его едва ли не подозревали в порочных связях с самим Ришелье. Да только веских подтверждений никогда не обнаруживалось, потому и тема эта всплывала крайне редко и то, за закрытыми дверями и шёпотом.
Рошфору икнулось.
«Видимо, Его Высокопреосвященство вспоминает. Нужно было отказаться от этого треклятого выходного. Непозволительная роскошь – прохлаждаться в гордом одиночестве, а проще говоря – умирать со скуки, когда я могу быть полезным», - мужчина вздохнул и оторвал взгляд от собственного отражения. Недеяние в его случае было хуже любого наказания. Чёрт с ним, с днём, свободным от забот. Во дворце кардинала Рошфор чувствовал себя намного уютнее, будучи на своём месте.
